воскресенье, 28 апреля 2013 г.
суббота, 27 апреля 2013 г.
"А может, и по СМЕРШу отбомбились бы..."
"А может, и по СМЕРШу отбомбились бы..."
Михаил Болотовский
"День Победы"
Отец мой на фронт не попал, хотя и просился - однако 1928 год рождения призыву не подлежал. А оба деда воевали.
Для деда Миши, правда, война кончилась быстро: уже в конце 1941-го осколком снаряда ему раздробило руку, и сослали деда Мишу в тыловые части.
А вот дед мой Юра прошел всю войну. Был он летчиком, действующим командиром эскадрильи бомбардировщиков дальнего действия. "Действующим" - в том смысле, что сам летал, а не сидел в штабе. Называли их за глаза смертниками - они летали уже в 1941-м через множество линий заградительного огня, и несколько раз Юра возвращался на родной аэродром с мертвым экипажем. А то и вовсе один из всей эскадрильи. Взлетали, скажем, пять или шесть машин, а назад шла одна юрина. Дважды прилетал на одном крыле, как в песне. Один раз приземлился ночью на немецкий аэродром - не по ошибке, нет, осознанно - самолет был подбит, требовал ремонта, Юра сел к немцам, спокойно починился в темноте и улетел.
То, что все это - правда, и то еще, что мой дед Юрий Апполинарьевич Витчевский, гвардии капитан Красной Армии, был легендой советской АДД, я осознал в 1975-м, когда он взял меня с собой на встречу однополчан в честь 30-летия Победы. Когда Юра вошел в банкетный зал - все встали, а потом наперебой рассказывали истории о юриных фронтовых чудесах. А чудеса были чудные и разные.
В них тем более трудно поверить потому, что по всем законам жанра Юра должен был окончить свои дни у стенки в подвале СМЕРШа. Он был не просто антисоветчиком - он был открытым, более того - декларативно открытым антисоветчиком. Факт существования Советской власти вызывал у него, потомственного дворянина, не то что ненависть, - не было в нем ненависти, - холодное презрение. Когда в 1943-м его наградили очередным орденом, в часть приехал военкор какой-то центральной газеты. И первым делом спросил: "Почему вы, бывший дворянин, пошли воевать за Советскую власть?". "Во-первых, молодой человек, - спокойно ответил ему Юра, - дворяне бывшими не бывают. А во-вторых, я пошел воевать не за вашу е..ную Советскую власть, а за Россию". На этом разговор и закончился. Корреспондент написал донос в политодел. Но там, по счастью, сидел бывший юрин штурман, и дело замяли.
Перед каждым вылетом Юра молился. У него был старый походный алтарь, трехстворчатый, размером где-то с энциклопедический том. Юра, будто правоверный мусульманин, расстилал перед самолетом коврик, ставил на него алтарь, потом вставал на колени сам, и долго молился. Политрук, тоже из летчиков, ходил вокруг него кругами. "Ну товарищ капитан... - ныл он, когда Юра вставал после молитвы. - Вы же мне всю воспитательную работу к х..м рушите... Ну что же вы с Богами этими...". Политрука Юра любил. "Мы с тобой с сорок первого вместе? - спрашивал он, обнимая его могучей рукой за плечо. - А сейчас сорок четвертый? Чего киваешь? Так сколько, скажи мне, в живых осталось из нашего первого набора? Только я да ты, тыловая крыса". Политрук удрученно молчал.
Юра был человеком не просто атлетического телосложения. Он был... Как его описать? Призвать на помощь образ Портоса? Нет, слабо. Юрина рука была толще, чем моя нога, а я в общем-то тоже не совсем мелок. На моих глазах, уже в шестидесятые, он на спор отрывал от земли "Запорожец" за задний бампер. (За задний, я уточняю. Сзади у "Запорожца" был мотор.) В 73 года имел 30-летнюю любовницу, которая была им довольна, и даже более чем. Съедал за пасхальным столом поросенка. Не курил и не пил. За несколько дней до смерти, в мае 1981-го, в одной из московской больниц, он поймал взглядом еле прикрытые фиговым тонким халатиком ягодицы молоденькой медсестры и, нагнувшись к нам с отцом, сказал чуть слышным, изможденным голосом: "А неплохо было бы поставить ей пистон...". Когда мы вышли из палаты, папа вытер слезу рукавом и сказал: "Эх, нам бы так помереть..."
Орденов и медалей у Юры было невероятное количество, но подбор их был еще более невероятен: за Москву, Ленинград, Сталинград, Киев, Кенигсберг, Варшаву, Будапешт, Прагу, Берлин... Еще иностранные какие-то были ордена. По необъяснимой странности относился он к ним, как к бирюлькам. Вечно забывал, где они лежат. Не носил. Иногда только надевал планки. А году в 1970-м подарил мне огромного белого медведя - с меня, припоминаю, ростом, - прицепив ему на грудь все свои награды. Медведь их и носил. Не знаю, почему Юра так относился к орденам и медалям. Не думаю, что тут причиной Советская власть. Что-то другое, но что - не знаю, и не спросишь уже.
Нелюбовь к Советской власти, впрочем, сохранилась у него до последних дней. Помню, в автобусе он иногда разворачивал свежий номер "Правды" и говорил на весь салон: "Ну-с, посмотрим, что пишут сегодня господа большевички...". (У него был роскошный густой баритон; видно, он привык говорить, перекрикивая шум мотора; а еще он прекрасно пел, аккомпанируя себе на рояле, и стекла при звуках его голоса резонировали.) Пассажиры шарахались в стороны. К 15 годам я уже прекрасно понимал, что такое поведение не является, мягко говоря, поощряемым, и потому спросил на той самой встрече у одного из его однополчан: "А если бы Юру все-таки забрали тогда, в сорок третьем?". "А тогда, - ответил тот, - никто из нас даже под страхом расстрела машину бы с места не поднял до его возвращения". И, помолчав, задумчиво добавил: "А может, и по СМЕРШу отбомбились бы...".
Конечно, он, этот юрин однополчанин, был уже крепко пьян. Но я иногда вспоминаю его задумчивый взгляд, и думаю: кто их знает... может, и отбомбились бы. За Юру - стоило.
Юрий Апполинарьевич Витчевский, гвардии капитан Красной Армии с однополчанами,стоит первым справа.
Текст публикуется с согласия автора, оригинал следует искать в LiveJournal.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)